[Мужчина]

Очень понравился отрывок из рассказа:

Я имею право сомневаться, благосклонный читатель, чтобы тебе
когда-нибудь случалось быть закупоренным в стеклянный сосуд, разве только
причудливый сон навел когда-нибудь на тебя такую несообразную фантазию. В
последнем случае ты живо можешь почувствовать бедственное состояние
несчастного студента Ансельма; если же ты и во сне не видел ничего
подобного, то пусть твое живое воображение заключит тебя, ради меня и
Ансельма, на несколько мгновений в стекло. Ослепительный блеск плотно
облекает тебя; все предметы кругом кажутся тебе освещенными и окруженными
лучистыми радужными красками; все дрожит, колеблется и грохочет в сиянии,
- ты неподвижно плаваешь как бы в замерзшем эфире, который сдавливает
тебя, так что напрасно дух повелевает мертвому телу. Все более и более
сдавливает непомерная тяжесть твою грудь, все более и более поглощает твое
дыхание последние остатки воздуха в тесном пространстве; твои жилы
раздуваются, и каждый нерв, прорезанный страшною болью, дрожит в
смертельной агонии. Пожалей же, благосклонный читатель, студента Ансельма,
который подвергся этому несказанному мучению в своей стеклянной тюрьме, но
он чувствовал, что и смерть не может его освободить, потому что ведь он
очнулся от своего глубокого обморока, когда утреннее солнце ярко и
приветливо осветило комнату, и его мучения начались снова. Он но мог
двинуть ни одним членом, но его мысли ударялись о стекло, оглушая его
резкими, неприятными звуками, и вместо внятных слов, которые прежде вещал
его внутренний голос, он слышал только глухой гул безумия. Тогда он
закричал в отчаянии: "О Серпентина, Серпентина, спаси меня от этой адской
муки!" И вот как будто тихие вздохи повеяли кругом него и облегли склянку,
словно зеленые прозрачные листы бузины; гул прекратился, ослепительное
дурманящее сияние исчезло, и он вздохнул свободнее. "Не сам ли я виноват в
своем бедствии, ах, не согрешил ли я против тебя самой, чудная,
возлюбленная Серпентина? Не возымел ли я насчет тебя темных сомнений? Не
потерял ли я веру и с нею все, что могло доставить мне высшее счастие? Ах,
теперь ты никогда не будешь моею, потерян для меня золотой горшок, я
никогда не увижу его чудес. Ах, только бы еще раз увидеть тебя, услышать
бы твой чудный, сладостный голос, милая Серпентина!" - так стонал студент
Ансельм, проникнутый глубокою острою скорбью; вдруг совсем около него
кто-то сказал: "Не понимаю, чего вы хотите, господин студент, зачем эти
ламентации выше всякой меры?" Тут Ансельм увидел, что рядом с ним, на том
же столе, стояло еще пять склянок, в которых он увидел трех учеников
Крестовой школы и двух писцов.
- Ах, милостивые государи, товарищи моего несчастия, - воскликнул он, -
как же это вы можете оставаться столь беспечными, даже довольными, как я
это вижу по вашим лицам? Ведь и вы, как я, сидите закупоренные в склянках
и не можете пошевельнуться и двинуться, даже не можете ничего дельного
подумать без того, чтобы не поднимался оглушительный шум и звон, так что в
голове затрещит и загудит. Но вы, вероятно, не верите в Саламандра и в
зеленую змею?
- Вы бредите, господин студиозус, - возразил один из учеников. - Мы
никогда не чувствовали себя лучше, чем теперь, потому что специес-талеры,
которые мы получаем от сумасшедшего архивариуса за всякие бессмысленные
копии, идут нам на пользу; нам теперь уж не нужно разучивать итальянские
хоры; мы теперь каждый день ходим к Иозефу или в другие трактиры,
наслаждаемся крепким пивом, глазеем на девчонок, поем, как настоящие
студенты, "Gaudeamus igitur..." - и благодушествуем.
- Они совершенно правы, - вступился писец, - я тоже вдоволь снабжен
специес-талерами, так же, как и мой дорогой коллега рядом, и, вместо того
чтобы списывать все время разные акты, сидя в четырех стенах, я прилежно
посещаю веселые места.
- Но, любезнейшие господа, - сказал студент Ансельм, - разве вы не
замечаете, что вы все вместе и каждый в частности сидите в стеклянных
банках и не можете шевелиться и двигаться, а тем менее гулять?
Тут ученики и писцы подняли громкий хохот и закричали: "Студент-то с
ума сошел: воображает, что сидит в стеклянной банке, а стоит на Эльбском
мосту и смотрит в воду. Пойдемте-ка дальше!" - "Ах, - вздохнул студент, -
они никогда не видали прелестную Серпентину; они не знают, что такое
свобода и жизнь в вере и любви, поэтому они и не замечают тяжести темницы,
в которую заключил их Саламандр за их глупость и пошлость, но я,
несчастный, погиб в горе и позоре, если она, кого я так невыразимо люблю,
меня не спасет". И вот повеял и зашелестел по комнате голос Серпентины:
"Ансельм, верь, люби, надейся!" И каждый звук, как луч, проникал в темницу
Ансельма, и стекло расступалось перед этими лучами, покоряясь их власти, и
грудь заключенного могла двигаться и подниматься. Все более уменьшалась
мучительность его состояния, и он ясно видел, что Серпентина его еще любит
и что это только она делает выносимым его пребывание в стекле. Он уже
более не заботился о легкомысленных товарищах своего несчастия, а направил
все свои чувства и мысли только на дорогую Серпентину.